Нужно иметь мужество признать: когда мы говорим по-русски в России,мы сегодня говорим на языке лжи. Когда мы говорим по-русски в Европе – мы говорим на языке врага.
Русский язык давным-давно стал пропагандистским
Социальные сети
Стихотворение «Мужество» Анна Ахматова написала в1942-м году вташкентской эвакуации. ЕеЛенинград был вкольце блокады ивымирал. Гитлеровские армии захватили половину европейской части страны. Ивот Ахматова пишет:
Мызнаем,что ныне лежит навесах
Ичто совершается ныне.
Час мужества пробил нанаших часах,
Имужество нас непокинет.
Понятно— Отечество вопасности,гибнут люди,разрушены города… Однако навтором четверостишии ахматовская мысль делает нетривиальный поворот:
Нестрашно под пулями мертвыми лечь,
Негорько остаться без крова,
Имысохраним тебя,русская речь,
Великое русское слово.
Примечательно слово «мы»— главную общую цель Ахматова видит невосвобождении территории,невуничтожении фашизма,авсохранении языка. Напоминатьли,что слово «язык» имеет еще иустаревшее значение «народ»? («Иназоветменя всяк сущий вней язык»,— Александр Пушкин.)
Эта еемысль очень отзывается вомне. Ясклонен думать,что вовремя войны,особенно вусловиях информационного общества,когда все говорят ипишут,язык воюющей страны несет ощутимые потери. Причем вне зависимости оттого,являетсяли страна,где этот язык государственный,агрессором или жертвой.
Рискну заметить,что после Второй мировой войны великая немецкая литература неточтобы перестала существовать,ноощутимо утратила свое величие. Про русскую литературу можно спорить,ноименно всмысле языка ябы нестал сравнивать еесдореволюционными вершинами.
Теперь мыимеем несчастье видеть,как именно происходит эта деградация. ВРоссии русский язык стал языком тотальнойлжи. Сфилологической точки зрения,дело даже невтом,что люди врут нарусском инеимеют возможности говорить нанем правду,автом,что слова привыкают неиметь точного значения,становятся какими-то облыжными— эвфемизм «специальная военная операция» подменяет собою честное слово «война»,«содержание под стражей» подменяет хлесткое слово «арест»,атам ужнедалеко идо«отрицательного роста».
Вэмиграции военного времени язык тоже становится,мягко скажем,застенчивым. Мынаходим десятки веских причин говорить «вУкраине» вместо «наУкраине»,как предписывают все насвете русские словари. Политическая корректность становится для нас важнее живых языковых форм. Войну здесь вэмиграции мытоже неназываем войной,покрайней мере публично,повеским,нонефилологическим причинам подменяем это слово неуклюжей конструкцией «полномасштабное вторжение».
Иесли вРоссии русский язык становится языком лжи,товевропейских странах онстановится языком врага— это тоже можно понять,ноотэтого нелегче.
Терзаемый дома,отвергаемый визгнании. И уже нескажешь,как Иван Тургенев: «Водни сомнений,водни тягостных раздумий осудьбах моей родины,— тыодин мне поддержка иопора,овеликий,могучий,правдивый исвободный русский язык!» Великий? могучий? правдивый? свободный?
Многие восточноевропейские страны видят врусском языке угрозу для своих языков,ноядумаю,онсам теперь под угрозой куда большей. Ичем дольше длится война,тем больше онстрадает.
Печальнее всего слышать (аяслышал неоднократно),когда дети школьного возраста искренне спрашивают «Азачем вообще русский? Понятноже,что учиться ябуду наанглийском (французском,немецком,итальянском)». Печальнее всего,потому что ничего рационального невозразишь— дети правы.
Остается только рассказывать детям про щемящее чувство утраты,которое охватывает,когда думаешь,что через сотню лет русский станет как латынь— язык,накотором создана великая культура,номертвый язык.